Давно тому назад в городе Тифлизе (Тифлис, старинное название Тбилиси. – Ред.)
 жил один богатый турок. Много аллах дал ему золота, но дороже золота была ему
 единственная дочь Магуль-Мегери. Хороши звезды на небеси, но за звездами живут 
ангелы, и они еще лучше, так и Магуль-Мегери была лучше всех девушек Тифлиза.
Был также в Тифлизе бедный Ашик-Кериб. Пророк не дал ему ничего, кроме высокого
 сердца и дара песен; играя на саазе (балалайка турецкая) и прославляя древних 
витязей Туркестана, ходил он по свадьбам увеселять богатых и счастливых. На 
одной свадьбе он увидал Магуль-Мегери, и они полюбили друг друга. Мало было
 надежды у бедного Ашик-Кериба получить ее руку, — и он стал грустен, как зимнее
 небо.
Вот раз он лежал в саду под виноградником и наконец заснул. В это время шла мимо
 Магуль-Мегери с своими подругами; и одна из них, увидав спящего ашика
 (балалаечника), отстала и подошла к нему.
Что ты спишь под виноградником, — запела она, — вставай, безумный, твоя 
газель идет мимо.
Он проснулся — девушка порхнула прочь, как птичка. Магуль-Мегери слышала 
ее песню и стала ее бранить.
— Если б ты знала, — отвечала та, — кому я пела эту песню, ты бы меня
 поблагодарила: это твой Ашик-Кериб.
— Веди меня к нему, — сказала Магуль-Мегери.
И они пошли. Увидав его печальное лицо, Магуль-Мегери стала его спрашивать
 и утешать.
— Как мне не грустить, — отвечал Ашик-Кериб, — я тебя люблю, и ты никогда
 не будешь моею.
— Проси мою руку у отца моего, — говорила она, — и отец мой сыграет нашу 
свадьбу на свои деньги и наградит меня столько, что нам вдвоем достанет.
Хорошо, — отвечал он, — положим, Аяк-Ага ничего не пожалеет для своей дочери;
 но кто знает, что после ты не будешь меня упрекать в том, что я ничего не имел
 и тебе всем обязан. Нет, милая Магуль-Мегери, я положил зарок на свою душу: 
обещаюсь семь лет странствовать по свету и нажить себе богатство либо погибнуть 
в дальних пустынях; если ты согласна на это, то по истечении срока будешь моею. 
Она согласилась, но прибавила, что если в назначенный день он не вернется, то
 она сделается женою Куршуд-бека, который давно уж за нее сватается.
Пришел Ашик-Кериб к своей матери; взял на дорогу ее благословение, поцеловал
 маленькую сестру, повесил через плечо сумку, оперся на посох странничий и 
вышел из города Тифлиза. И вот догоняет его всадник, — он смотрит: это 
Куршуд-бек.
— Добрый путь! — кричал ему бек. — Куда бы ты ни шел, странник, я твой 
товарищ.
Не рад был Ашик своему товарищу, но нечего делать. Долго они шли вместе, 
наконец завидели перед собою реку. Ни моста, ни броду.
— Плыви вперед, — сказал Куршуд-бек — я за тобою последую. Ашик сбросил
 верхнее платье и поплыл. Переправившись, глядь назад—о горе! О всемогущий
 Аллах! — Куршуд-бек, взяв его одежды, ускакал обратно в Тифлиз, только 
пыль вилась за ним змеею по гладкому полю.
Прискакав в Тифлиз, несет бек платье Ашик-Кериба к его старой матери.
— Твой сын утонул в глубокой реке, — говорит он, — вот его одежда.
В невыразимой тоске упала мать на одежды любимого сына и стала обливать 
их жаркими слезами; потом взяла их и понесла к нареченной невестке своей, 
Магуль-Мегери.
— Мой сын утонул, — сказала она ей. — Куршуд-бек привез его одежды; ты 
свободна.
Магуль-Мегери улыбнулась и отвечала:
— Не верь, это все выдумки Куршуд-бека; прежде истечения семи лет никто 
не будет моим мужем.
Она взяла со стены свою сааз и спокойно начала петь любимую песню
 бедного Ашик-Кериба.
Между тем странник пришел бос и наг в одну деревню. Добрые люди одели 
его и накормили; он за это пел им чудные песни. Таким образом переходил
 он из деревни в деревню, из города в город, и слава его разнеслась повсюду.
 Прибыл он наконец в Халаф. По обыкновению, взошел в кофейный дом, 
спросил сааз и стал петь. В это время жил в Халафе паша, большой 
охотник до песельников. Многих к нему приводили, — ни один ему не понравился.
 Его чауши (слуги. – Ред.) измучились, бегая по городу. Вдруг, проходя мимо 
кофейного дома, слышат удивительный голос. Они туда.
— Иди с нами к великому паше, — закричали они, — или ты отвечаешь нам 
головою!
— Я человек вольный, странник из города Тифлиза, — говорит Ашик-Кериб, —
 хочу пойду, хочу нет; пою, когда придется, — и ваш паша мне не начальник.
Однако, несмотря на то, его схватили и привели к паше.
— Пой, — сказал паша.
И он запел. И в этой песне он славил свою дорогую Магуль-Мегери; и эта 
песня так понравилась гордому паше, что он оставил у себя бедного Ашик-Кериба.
Посыпалось к нему серебро и золото, заблистали на нем богатые одежды. 
Счастливо и весело стал жить Ашик-Кериб и сделался очень богат. Забыл он
 свою Магуль-Мегери или нет, не знаю, только срок истекал. Последний год 
скоро должен был кончиться, а он и не готовился к отъезду.
Прекрасная Магуль-Мегери стала отчаиваться. В это время отправлялся один 
купец с караваном из Тифлиза с сорока верблюдами и восьмьюдесятью 
невольниками. Призывает она купца к себе и дает ему золотое блюдо.
— Возьми ты это блюдо, — говорит она, — и в какой бы ты город ни приехал, 
выставь это блюдо в своей лавке и объяви везде, что тот, кто признается моему
 блюду хозяином и докажет это, получит его и вдобавок вес его золотом.
Отправился купец, везде исполнял поручение Магуль-Мегери, но никто не 
признался хозяином золотому блюду. Уж он продал почти все свои товары
 и приехал с остальными в Халаф. Объявил он везде поручение Магуль-Мегери.
 Услыхав это, Ашик-Кериб прибегает в караван-сарай (постоялый и торговый
 двор на Востоке. – Ред.): и видит золотое блюдо в лавке тифлизского купца.
— Это мое! — сказал он, схватив его рукою.
— Точно твое, — сказал купец, — я узнал тебя, Ашик-Кериб. Ступай же скорее
 в Тифлиз, твоя Магуль-Мегери велела тебе сказать, что срок истекает, и если
 ты не будешь в назначенный день, то она выйдет за другого.
В отчаянии Ашик-Кериб схватил себя за голову: оставалось только три дня до
 рокового часа. Однако он сел на коня, взял с собой суму с золотыми монетами —
и поскакал, не жалея коня. Наконец измученный бегун упал бездыханный на
 Арзинган горе, что между Арзиньяном и Арзерумом. Что ему было делать: 
от Арзиньяна до Тифлиза два месяца езды, а оставалось только два дня.
— Аллах всемогущий! — воскликнул он.— Если ты уж мне не поможешь,
 то мне нечего на земле делать!
И хочет он броситься с высокого утеса. Вдруг видит внизу человека на
 белом коне и слышит громкий голос:
— Оглан (юноша. – Ред.), что ты хочешь делать?
— Хочу умереть, — отвечал Ашик.
— Слезай же сюда, если так, я тебя убью. Ашик спустился кое-как с утеса.
— Ступай за мною, — сказал громко всадник.
— Как я могу за тобою следовать, — отвечал Ашик, — конь твой летит, как
 ветер, а я отягощен сумою.
— Правда. Повесь же суму свою на седло мое и следуй. Отстал Ашик-Кериб,
 как ни старался бежать.
— Что ж ты отстаешь? — спросил всадник.
— Как же я могу следовать за тобою, твой конь быстрее мысли, а я уж измучен.
— Правда; садись же сзади на коня моего и говори всю правду: куда тебе 
нужно ехать?
— Хоть бы в Арзерум поспеть нынче, — отвечал Ашик.
— Закрой же глаза.
Он закрыл.
— Теперь открой./
Смотрит Ашик: перед ним белеют стены и блещут минареты Арзерума.
— Виноват, Ага, — сказал Ашик, — я ошибся, я хотел сказать, что мне
 надо в Каре.
— То-то же, — отвечал всадник ,— я предупредил тебя, чтоб ты говорил
 мне сущую правду. Закрой же опять глаза... Теперь открой.
Ашик себе не верит в то, что это Каре. Он упал на колени и сказал:
— Виноват, Ага, трижды виноват твой слуга Ашик-Кериб; но ты сам знаешь,
 что если человек решился лгать с утра, то должен лгать до конца дня: мне
 по-настоящему надо в Тифлиз.
— Экой ты неверный! — сказал сердито всадник. — Но нечего делать, прощаю
 тебя: закрой же глаза. Теперь открой, — прибавил он по прошествии минуты.
Ашик вскрикнул от радости: они были у ворот Тифлиза. Принеся искреннюю
 свою благодарность и взяв свою суму с седла, Ашик-Кериб сказал всаднику:
— Ага, конечно, благодеяние твое велико, но сделай еще больше; если я тепер
ь буду рассказывать, что в один день поспел из Арзиньяна в Тифлиз, мне никто 
не поверит; дай мне какое-нибудь доказательство.
— Наклонись, — сказал тот, улыбнувшись, — и возьми из-под копыта коня комок
 земли и положи его за пазуху; и тогда, если не станут верить истине слов твоих,
 то вели привести к себе слепую, которая семь лет уж в этом положении, помажь
 ей глаза — и она увидит.
Ашик взял кусок земли из-под копыта белого коня, но только он поднял голову —
 всадник и конь исчезли. Тогда он убедился в душе, что его покровитель был не 
кто иной, как Хадерилиаз (св. Георгий. – Ред.).
Только поздно вечером Ашик-Кериб отыскал дом свой. Стучит он в двери 
дрожащею рукою, говоря:
— Ана, ана (мать), отвори: я божий гость; и холоден и голоден; прошу, ради 
странствующего твоего сына, впусти меня. Слабый голос старухи отвечал ему:
— Для ночлега путников есть дома богатых и сильных; есть теперь в городе 
свадьба — ступай туда! Там можешь провести ночь в удовольствии.
— Ана, — отвечал он, — я здесь никого знакомых не имею и потому повторяю
 мою просьбу: ради странствующего твоего сына, впусти меня!
Тогда сестра его говорит матери:
— Мать, я встану и отворю ему двери.
— Негодная! — отвечала старуха. — Ты рада принимать молодых людей и
 угощать их, потому что вот уже семь лет, как я от слез потеряла зрение.
Но дочь, не внимая ее упрекам, встала, отперла двери и впустила Ашик-Кериба.
 Сказав обычное приветствие, он сел и с тайным волнением стал осматриваться.
 И видит он, на стене висит, в пыльном чехле, его сладкозвучная сааз. И стал он 
спрашивать у матери:
— Что висит у тебя на стене?
— Любопытный ты гость, — отвечала она, — будет и того, что тебе дадут кусок
 хлеба и завтра отпустят тебя с богом.
— Я уж сказал тебе, — возразил он, — что ты моя родная мать, а это сестра моя, 
и потому прошу объяснить мне, что это висит на стене?
— Это сааз, сааз, — отвечала старуха сердито, не веря ему.
— А что значит сааз?
— Сааз то значит, что на ней играют и поют песни. 
И просит Ашик-Кериб, чтобы она позволила сестре снять сааз и показать ему.
— Нельзя, — отвечала старуха, — это сааз моего несчастного сына; вот уже 
семь лет она висит на стене, и ничья живая рука до нее не дотрагивалась.
Но сестра его встала, сняла со стены сааз и отдала ему. Тогда он поднял глаза к 
небу и сотворил такую молитву:
— О всемогущий Аллах! Если я должен достигнуть до желаемой цели, то моя 
семиструнная сааз будет так же стройна, как в тот день, когда я в последний раз
 играл на ней! — И он ударил по медным струнам, и струны согласно заговорили;
 и он начал петь: —Я бедный Кериб (нищий) — и слова мои бедны; но великий
 Хадерилиаз помог мне спуститься с крутого утеса, хотя я беден и бедны
 слова мои. Узнай меня, мать, своего странника.
После этого мать его зарыдала и спрашивает его:
— Как тебя зовут?
— Рашид (храбрый), — отвечал он.
— Раз говори, другой раз слушай, Рашид, — сказала она, — своими речами
 ты изрезал сердце мое в куски. Нынешнюю ночь я во сне видела, что на голове
 моей волосы побелели, а вот уж семь лет, я ослепла от слез. Скажи мне ты, 
который имеешь его голос, когда мой сын придет?
И дважды со слезами она повторила ему просьбу. Напрасно он называл себя
 ее сыном, но она не верила. И спустя несколько времени просит он:
— Позволь мне, матушка, взять сааз и идти, я слышал, здесь близко есть свадьба:
 сестра меня проводит; я буду петь и играть, и все, что получу, принесу сюда
 и разделю с вами.
— Не позволю, — отвечала старуха, — с тех пор, как нет моего сына, его сааз 
не выходила из дому.
Но он стал клясться, что не повредит ни одной струны.
— А если хоть одна струна порвется, — продолжал Ашик, — то отвечаю моим 
имуществом.
Старуха ощупала его сумы и, узнав, что они наполнены монетами, отпустила его.
 Проводив его до богатого дома, где шумел свадебный пир, сестра осталась у 
дверей слушать, что будет.
В этом доме жила Магуль-Мегери, и в эту ночь она должна была сделаться женою
 Куршуд-бека. Куршуд-бек пировал с родными и друзьями, а Магуль-Мегери, сидя
 за богатою чапрой (занавес) с своими подругами, держала в одной руке чашу 
с ядом, а в другой острый кинжал: она поклялась умереть прежде, чем опустит
 голову на ложе Куршуд-бека. И слышит она из-за чапры, что пришел незнакомец,
 который говорил:
— Селям алейкюм! Вы здесь веселитесь и пируете, так позвольте мне, бедному 
страннику, сесть с вами, и за то я спою вам песню.
— Почему же нет, — сказал Куршуд-бек. — Сюда должны быть впускаемы 
песельники и плясуны, потому что здесь свадьба: спой же что-нибудь Ашик (певец), 
и я отпущу тебя с полной горстью золота.
Тогда Куршуд-бек спросил его:
— А как тебя зовут, путник?
— Шинды-Гёрурсез (скоро узнаете).
— Что это за имя! — воскликнул тот со смехом. — Я в первый раз такое слышу.

— Когда мать моя была мною беременна и мучилась родами, то многие соседи 
приходили к дверям спрашивать, сына или дочь бог ей дал; им отвечали —
шинды-гёрурсез (скоро узнаете). И вот поэтому, когда я родился, мне дали 
это имя. — После этого он взял сааз и начал петь: — В городе Халафе я пил 
мисирское вино, но бог дал мне крылья, и я прилетел сюда в день.
Брат Куршуд-бека, человек малоумный, выхватил кинжал, воскликнув:
— Ты лжешь! Как можно из Халафа приехать сюда?
— За что ж ты меня хочешь убить? — сказал Ашик. — Певцы обыкновенно со всех
 четырех сторон собирают в одно место; и я с вас ничего не беру, верьте мне или
 не верьте.
— Пускай продолжает, — сказал жених. И Ашик-Кериб запел снова:
— Утренний намаз творил я в Арзиньянской долине, полуденный намаз в городе 
Арзеруме; пред захождением солнца творил намаз в городе Карее, а вечерний 
намаз в Тифлизе. Аллах дал мне крылья, и я прилетел сюда; дай бог, чтоб я стал 
жертвою белого коня, он скакал быстро, как плясун по канату, с горы в ущелья,
 из ущелья на гору; Маулям (создатель) дал Ашику крылья, и он прилетел на 
свадьбу Магуль-Мегери.
Тогда Магуль-Мегери, узнав его голос, бросила яд в одну сторону, а кинжал в 
другую.
— Так-то ты сдержала свою клятву, — сказали ее подруги. — Стало быть, сегодня
 ночью ты будешь женою Куршуд-бека?
— Вы не узнали, а я узнала милый мне голос, — отвечала Магуль-Мегери, и, взяв 
ножницы, она прорезала чапру. Когда же посмотрела и точно узнала своего
 Ашик-Кериба, то вскрикнула, бросилась к нему на шею, и оба упали без чувств.
Брат Куршуд-бека бросился на них с кинжалом, намереваясь заколоть обоих, 
но Куршуд-бек остановил его, промолвив:
— Успокойся и знай: что написано у человека на лбу при рождении, того 
он не минует.
Придя в чувство, Магуль-Мегери покраснела от стыда, закрыла лицо рукою и 
спряталась за чапру.
— Теперь точно видно, что ты Ашик-Кериб, — сказал жених, — но поведай,
 как же ты мог в такое короткое время проехать такое великое пространство?
— В доказательство истины, — отвечал Ашик, — сабля моя перерубит камень;
 если же я лгу, то да будет шея моя тоньше волоска. Но лучше всего приведите 
мне слепую, которая бы семь лет уж не видала света божьего, и я возвращу ей 
зрение.
Сестра Ашик-Кериба, стоявшая у двери, услышав такую речь, побежала к матери.
— Матушка! — закричала она. — Это точно брат, и точно твой сын Ашик-Кериб, —
 и, взяв ее под руку, повела старуху на пир свадебный. 
Тогда Ашик взял комок земли из-за пазухи, развел его водою и намазал матери 
глаза, промолвив:
— Знайте все люди, как могущ и велик Хадерилиаз. И мать его прозрела. После
 того никто не смел сомневаться в истине слов его, и Куршуд-бек уступил ему 
безмолвно прекрасную Магуль-Мегери.
Тогда в радости Ашик-Кериб сказал ему:
— Послушай, Куршуд-бек, я тебя утешу: сестра моя не хуже твоей прежней невесты, 
я богат: у ней будет не менее серебра и золота; итак, возьми ее за себя — 
и будьте так же счастливы, как я с моей дорогою Магуль-Мегери.
Давно тому назад в городе Тифлизе (Тифлис, старинное название Тбилиси. – Ред.)
 жил один богатый турок. Много аллах дал ему золота, но дороже золота была 
ему единственная дочь Магуль-Мегери. Хороши звезды на небеси, но за звездами
 живут ангелы, и они еще лучше, так и Магуль-Мегери была лучше всех девушек 
Тифлиза.
Был также в Тифлизе бедный Ашик-Кериб. Пророк не дал ему ничего, кроме 
высокого сердца и дара песен; играя на саазе (балалайка турецкая) и прославляя
 древних витязей Туркестана, ходил он по свадьбам увеселять богатых и счастливых.
 На одной свадьбе он увидал Магуль-Мегери, и они полюбили друг друга. Мало было
 надежды у бедного Ашик-Кериба получить ее руку, — и он стал грустен, как зимнее
 небо.
Вот раз он лежал в саду под виноградником и наконец заснул. В это время шла мимо
 Магуль-Мегери с своими подругами; и одна из них, увидав спящего ашика 
(балалаечника), отстала и подошла к нему.
Что ты спишь под виноградником, — запела она, — вставай, безумный, твоя газель
 идет мимо.
Он проснулся — девушка порхнула прочь, как птичка. Магуль-Мегери слышала ее 
песню и стала ее бранить.
— Если б ты знала, — отвечала та, — кому я пела эту песню, ты бы меня поблагодарила:
 это твой Ашик-Кериб.
— Веди меня к нему, — сказала Магуль-Мегери.
И они пошли. Увидав его печальное лицо, Магуль-Мегери стала его спрашивать 
и утешать.
— Как мне не грустить, — отвечал Ашик-Кериб, — я тебя люблю, и ты никогда 
не будешь моею.
— Проси мою руку у отца моего, — говорила она, — и отец мой сыграет нашу 
свадьбу на свои деньги и наградит меня столько, что нам вдвоем достанет.
Хорошо, — отвечал он, — положим, Аяк-Ага ничего не пожалеет для своей дочери;
 но кто знает, что после ты не будешь меня упрекать в том, что я ничего не имел и 
тебе всем обязан. Нет, милая Магуль-Мегери, я положил зарок на свою душу: 
обещаюсь семь лет странствовать по свету и нажить себе богатство либо погибнуть
 в дальних пустынях; если ты согласна на это, то по истечении срока будешь моею. 
Она согласилась, но прибавила, что если в назначенный день он не вернется, 
то она сделается женою Куршуд-бека, который давно уж за нее сватается.
Пришел Ашик-Кериб к своей матери; взял на дорогу ее благословение, поцеловал
 маленькую сестру, повесил через плечо сумку, оперся на посох странничий и вышел
 из города Тифлиза. И вот догоняет его всадник, — он смотрит: это Куршуд-бек.
— Добрый путь! — кричал ему бек. — Куда бы ты ни шел, странник, я твой товарищ.
Не рад был Ашик своему товарищу, но нечего делать. Долго они шли вместе, 
наконец завидели перед собою реку. Ни моста, ни броду.
— Плыви вперед, — сказал Куршуд-бек — я за тобою последую. Ашик сбросил
 верхнее платье и поплыл. Переправившись, глядь назад—о горе! О всемогущий 
Аллах! — Куршуд-бек, взяв его одежды, ускакал обратно в Тифлиз, только пыль
 вилась за ним змеею по гладкому полю.
Прискакав в Тифлиз, несет бек платье Ашик-Кериба к его старой матери.
— Твой сын утонул в глубокой реке, — говорит он, — вот его одежда.
В невыразимой тоске упала мать на одежды любимого сына и стала обливать 
их жаркими слезами; потом взяла их и понесла к нареченной невестке своей,
 Магуль-Мегери.
— Мой сын утонул, — сказала она ей. — Куршуд-бек привез его одежды; ты 
свободна.
Магуль-Мегери улыбнулась и отвечала:
— Не верь, это все выдумки Куршуд-бека; прежде истечения семи лет никто 
не будет моим мужем.
Она взяла со стены свою сааз и спокойно начала петь любимую песню 
бедного Ашик-Кериба.
Между тем странник пришел бос и наг в одну деревню. Добрые люди 
одели его и накормили; он за это пел им чудные песни. Таким образом 
переходил он из деревни в деревню, из города в город, и слава его 
разнеслась повсюду. Прибыл он наконец в Халаф. По обыкновению, взошел
 в кофейный дом, спросил сааз и стал петь. В это время жил в Халафе 
паша, большой охотник до песельников. Многих к нему приводили, — 
ни один ему не понравился. Его чауши (слуги. – Ред.) измучились, 
бегая по городу. Вдруг, проходя мимо кофейного дома, слышат
 удивительный голос. Они туда.
— Иди с нами к великому паше, — закричали они, — или ты отвечаешь нам головою!
— Я человек вольный, странник из города Тифлиза, — говорит Ашик-Кериб, — 
хочу пойду, хочу нет; пою, когда придется, — и ваш паша мне не начальник.
Однако, несмотря на то, его схватили и привели к паше.
— Пой, — сказал паша.
И он запел. И в этой песне он славил свою дорогую Магуль-Мегери; и эта
 песня так понравилась гордому паше, что он оставил у себя бедного Ашик-Кериба.
Посыпалось к нему серебро и золото, заблистали на нем богатые одежды.
 Счастливо и весело стал жить Ашик-Кериб и сделался очень богат. Забыл 
он свою Магуль-Мегери или нет, не знаю, только срок истекал. Последний
 год скоро должен был кончиться, а он и не готовился к отъезду.
Прекрасная Магуль-Мегери стала отчаиваться. В это время отправлялся 
один купец с караваном из Тифлиза с сорока верблюдами и восьмьюдесятью 
невольниками. Призывает она купца к себе и дает ему золотое блюдо.
— Возьми ты это блюдо, — говорит она, — и в какой бы ты город ни приехал,
 выставь это блюдо в своей лавке и объяви везде, что тот, кто признается моему 
блюду хозяином и докажет это, получит его и вдобавок вес его золотом.
Отправился купец, везде исполнял поручение Магуль-Мегери, но никто не 
признался хозяином золотому блюду. Уж он продал почти все свои товары 
и приехал с остальными в Халаф. Объявил он везде поручение Магуль-Мегери.
 Услыхав это, Ашик-Кериб прибегает в караван-сарай (постоялый и торговый 
двор на Востоке. – Ред.): и видит золотое блюдо в лавке тифлизского купца.
— Это мое! — сказал он, схватив его рукою.
— Точно твое, — сказал купец, — я узнал тебя, Ашик-Кериб. Ступай же скорее
 в Тифлиз, твоя Магуль-Мегери велела тебе сказать, что срок истекает, и если
 ты не будешь в назначенный день, то она выйдет за другого.
В отчаянии Ашик-Кериб схватил себя за голову: оставалось только три дня 
до рокового часа. Однако он сел на коня, взял с собой суму с золотыми монетами —
и поскакал, не жалея коня. Наконец измученный бегун упал бездыханный на 
Арзинган горе, что между Арзиньяном и Арзерумом. Что ему было делать: 
от Арзиньяна до Тифлиза два месяца езды, а оставалось только два дня.
— Аллах всемогущий! — воскликнул он.— Если ты уж мне не поможешь, то 
мне нечего на земле делать!
И хочет он броситься с высокого утеса. Вдруг видит внизу человека на белом
 коне и слышит громкий голос:
— Оглан (юноша. – Ред.), что ты хочешь делать?
— Хочу умереть, — отвечал Ашик.
— Слезай же сюда, если так, я тебя убью. Ашик спустился кое-как с утеса.
— Ступай за мною, — сказал громко всадник.
— Как я могу за тобою следовать, — отвечал Ашик, — конь твой летит, как ветер,
 а я отягощен сумою.
— Правда. Повесь же суму свою на седло мое и следуй. Отстал Ашик-Кериб, 
как ни старался бежать.
— Что ж ты отстаешь? — спросил всадник.
— Как же я могу следовать за тобою, твой конь быстрее мысли, а я уж измучен.
— Правда; садись же сзади на коня моего и говори всю правду: куда тебе нужно
 ехать?
— Хоть бы в Арзерум поспеть нынче, — отвечал Ашик.
— Закрой же глаза.
Он закрыл.
— Теперь открой.
Смотрит Ашик: перед ним белеют стены и блещут минареты Арзерума.
— Виноват, Ага, — сказал Ашик, — я ошибся, я хотел сказать, что мне надо
 в Каре.
— То-то же, — отвечал всадник ,— я предупредил тебя, чтоб ты говорил мне 
сущую правду. Закрой же опять глаза... Теперь открой.
Ашик себе не верит в то, что это Каре. Он упал на колени и сказал:
— Виноват, Ага, трижды виноват твой слуга Ашик-Кериб; но ты сам знаешь, 
что если человек решился лгать с утра, то должен лгать до конца дня: мне 
по-настоящему надо в Тифлиз.
— Экой ты неверный! — сказал сердито всадник. — Но нечего делать, прощаю тебя: 
закрой же глаза. Теперь открой, — прибавил он по прошествии минуты.
Ашик вскрикнул от радости: они были у ворот Тифлиза. Принеся искреннюю свою
 благодарность и взяв свою суму с седла, Ашик-Кериб сказал всаднику:
— Ага, конечно, благодеяние твое велико, но сделай еще больше; если я теперь 
буду рассказывать, что в один день поспел из Арзиньяна в Тифлиз, мне никто 
не поверит; дай мне какое-нибудь доказательство.
— Наклонись, — сказал тот, улыбнувшись, — и возьми из-под копыта коня комок 
земли и положи его за пазуху; и тогда, если не станут верить истине слов твоих, 
то вели привести к себе слепую, которая семь лет уж в этом положении, помажь 
ей глаза — и она увидит.
Ашик взял кусок земли из-под копыта белого коня, но только он поднял голову — 
всадник и конь исчезли. Тогда он убедился в душе, что его покровитель был не 
кто иной, как Хадерилиаз (св. Георгий. – Ред.).
Только поздно вечером Ашик-Кериб отыскал дом свой. Стучит он в двери 
дрожащею рукою, говоря:
— Ана, ана (мать), отвори: я божий гость; и холоден и голоден; прошу, ради 
странствующего твоего сына, впусти меня. Слабый голос старухи отвечал ему:
— Для ночлега путников есть дома богатых и сильных; есть теперь в городе 
свадьба — ступай туда! Там можешь провести ночь в удовольствии.
— Ана, — отвечал он, — я здесь никого знакомых не имею и потому повторяю 
мою просьбу: ради странствующего твоего сына, впусти меня!
Тогда сестра его говорит матери:
— Мать, я встану и отворю ему двери.
— Негодная! — отвечала старуха. — Ты рада принимать молодых людей и 
угощать их, потому что вот уже семь лет, как я от слез потеряла зрение.
Но дочь, не внимая ее упрекам, встала, отперла двери и впустила Ашик-Кериба.
 Сказав обычное приветствие, он сел и с тайным волнением стал осматриваться. 
И видит он, на стене висит, в пыльном чехле, его сладкозвучная сааз. И стал он
 спрашивать у матери:
— Что висит у тебя на стене?
— Любопытный ты гость, — отвечала она, — будет и того, что тебе дадут 
кусок хлеба и завтра отпустят тебя с богом.
— Я уж сказал тебе, — возразил он, — что ты моя родная мать, а это сестра 
моя, и потому прошу объяснить мне, что это висит на стене?
— Это сааз, сааз, — отвечала старуха сердито, не веря ему.
— А что значит сааз?
— Сааз то значит, что на ней играют и поют песни. 
И просит Ашик-Кериб, чтобы она позволила сестре снять сааз и показать ему.
— Нельзя, — отвечала старуха, — это сааз моего несчастного сына; вот
 уже семь лет она висит на стене, и ничья живая рука до нее не дотрагивалась.
Но сестра его встала, сняла со стены сааз и отдала ему. Тогда он поднял 
глаза к небу и сотворил такую молитву:
— О всемогущий Аллах! Если я должен достигнуть до желаемой цели, 
то моя семиструнная сааз будет так же стройна, как в тот день, когда я
 в последний раз играл на ней! — И он ударил по медным струнам, 
и струны согласно заговорили; и он начал петь: —Я бедный Кериб (нищий) — 
и слова мои бедны; но великий Хадерилиаз помог мне спуститься с крутого
 утеса, хотя я беден и бедны слова мои. Узнай меня, мать, своего странника.
После этого мать его зарыдала и спрашивает его:
— Как тебя зовут?
— Рашид (храбрый), — отвечал он.
— Раз говори, другой раз слушай, Рашид, — сказала она, — своими речами 
ты изрезал сердце мое в куски. Нынешнюю ночь я во сне видела, что 
на голове моей волосы побелели, а вот уж семь лет, я ослепла от слез.
 Скажи мне ты, который имеешь его голос, когда мой сын придет?
И дважды со слезами она повторила ему просьбу. Напрасно он называл 
себя ее сыном, но она не верила. И спустя несколько времени просит он:
— Позволь мне, матушка, взять сааз и идти, я слышал, здесь близко есть 
свадьба: сестра меня проводит; я буду петь и играть, и все, что получу, 
принесу сюда и разделю с вами.
— Не позволю, — отвечала старуха, — с тех пор, как нет моего сына, 
его сааз не выходила из дому.
Но он стал клясться, что не повредит ни одной струны.
— А если хоть одна струна порвется, — продолжал Ашик, — то отвечаю
 моим имуществом.
Старуха ощупала его сумы и, узнав, что они наполнены монетами, 
отпустила его. Проводив его до богатого дома, где шумел свадебный 
пир, сестра осталась у дверей слушать, что будет.
В этом доме жила Магуль-Мегери, и в эту ночь она должна была сделаться
 женою Куршуд-бека. Куршуд-бек пировал с родными и друзьями, 
а Магуль-Мегери, сидя за богатою чапрой (занавес) с своими подругами,
 держала в одной руке чашу с ядом, а в другой острый кинжал: она
 поклялась умереть прежде, чем опустит голову на ложе Куршуд-бека.
 И слышит она из-за чапры, что пришел незнакомец, который говорил:
— Селям алейкюм! Вы здесь веселитесь и пируете, так позвольте мне, 
бедному страннику, сесть с вами, и за то я спою вам песню.
— Почему же нет, — сказал Куршуд-бек. — Сюда должны быть 
впускаемы песельники и плясуны, потому что здесь свадьба: спой же
 что-нибудь Ашик (певец), и я отпущу тебя с полной горстью золота.
Тогда Куршуд-бек спросил его:
— А как тебя зовут, путник?
— Шинды-Гёрурсез (скоро узнаете).
— Что это за имя! — воскликнул тот со смехом. — Я в первый раз такое слышу.
— Когда мать моя была мною беременна и мучилась родами, то многие 
соседи приходили к дверям спрашивать, сына или дочь бог ей дал; им 
отвечали —шинды-гёрурсез (скоро узнаете). И вот поэтому, когда я родился, 
мне дали это имя. — После этого он взял сааз и начал петь: — В городе 
Халафе я пил мисирское вино, но бог дал мне крылья, и я прилетел сюда в день.
Брат Куршуд-бека, человек малоумный, выхватил кинжал, воскликнув:
— Ты лжешь! Как можно из Халафа приехать сюда?
— За что ж ты меня хочешь убить? — сказал Ашик. — Певцы обыкновенно
 со всех четырех сторон собирают в одно место; и я с вас ничего 
не беру, верьте мне или не верьте.
— Пускай продолжает, — сказал жених. И Ашик-Кериб запел снова:
— Утренний намаз творил я в Арзиньянской долине, полуденный намаз 
в городе Арзеруме; пред захождением солнца творил намаз в городе 
Карее, а вечерний намаз в Тифлизе. Аллах дал мне крылья, и я прилетел
 сюда; дай бог, чтоб я стал жертвою белого коня, он скакал быстро, 
как плясун по канату, с горы в ущелья, из ущелья на гору; Маулям (создатель) 
дал Ашику крылья, и он прилетел на свадьбу Магуль-Мегери.
Тогда Магуль-Мегери, узнав его голос, бросила яд в одну сторону, а кинжал в другую.
— Так-то ты сдержала свою клятву, — сказали ее подруги. — Стало быть,
 сегодня ночью ты будешь женою Куршуд-бека?
— Вы не узнали, а я узнала милый мне голос, — отвечала Магуль-Мегери,
 и, взяв ножницы, она прорезала чапру. Когда же посмотрела и точно узнала 
своего Ашик-Кериба, то вскрикнула, бросилась к нему на шею, и оба упали 
без чувств.
Брат Куршуд-бека бросился на них с кинжалом, намереваясь заколоть обоих,
 но Куршуд-бек остановил его, промолвив:
— Успокойся и знай: что написано у человека на лбу при рождении, того 
он не минует.
Придя в чувство, Магуль-Мегери покраснела от стыда, закрыла лицо рукою 
и спряталась за чапру.
— Теперь точно видно, что ты Ашик-Кериб, — сказал жених, — но поведай,
 как же ты мог в такое короткое время проехать такое великое пространство?—
 В доказательство истины, — отвечал Ашик, — сабля моя перерубит камень;
 если же я лгу, то да будет шея моя тоньше волоска. Но лучше всего приведите 
мне слепую, которая бы семь лет уж не видала света божьего, и я возвращу ей 
зрение.Сестра Ашик-Кериба, стоявшая у двери, услышав такую речь, побежала
 к матери.— Матушка! — закричала она. — Это точно брат, и точно твой сын 
Ашик-Кериб, — и, взяв ее под руку, повела старуху на пир свадебный. Тогда 
Ашик взял комок земли из-за пазухи, развел его водою и намазал матери глаза, 
промолвив:— Знайте все люди, как могущ и велик Хадерилиаз. И мать его
 прозрела. После того никто не смел сомневаться в истине слов его, и Куршуд-бек
 уступил ему безмолвно прекрасную Магуль-Мегери.Тогда в радости Ашик-Кериб 
сказал ему:— Послушай, Куршуд-бек, я тебя утешу: сестра моя не хуже твоей 
прежней невесты, я богат: у ней будет не менее серебра и золота; итак, возьми 
ее за себя — и будьте так же счастливы, как я с моей дорогою Магуль-Мегери.
Давно тому назад в городе Тифлизе (Тифлис, старинное название Тбилиси. – Ред.)
 жил один богатый турок. Много аллах дал ему золота, но дороже золота была ему 
единственная дочь Магуль-Мегери. Хороши звезды на небеси, но за звездами живут 
ангелы, и они еще лучше, так и Магуль-Мегери была лучше всех девушек Тифлиза.
Был также в Тифлизе бедный Ашик-Кериб. Пророк не дал ему ничего, кроме 
высокого сердца и дара песен; играя на саазе (балалайка турецкая) и прославляя 
древних витязей Туркестана, ходил он по свадьбам увеселять богатых и счастливых.
 На одной свадьбе он увидал Магуль-Мегери, и они полюбили друг друга. 
Мало было надежды у бедного Ашик-Кериба получить ее руку, — 
и он стал грустен, как зимнее небо.
Вот раз он лежал в саду под виноградником и наконец заснул.
 В это время шла мимо Магуль-Мегери с своими подругами; и одна из них, 
увидав спящего ашика (балалаечника), отстала и подошла к нему.
Что ты спишь под виноградником, — запела она, — вставай, безумный, 
твоя газель идет мимо. Он проснулся — девушка порхнула прочь, как птичка.
 Магуль-Мегери слышала ее песню и стала ее бранить. — Если б ты знала, —
 отвечала та, — кому я пела эту песню, ты бы меня поблагодарила: это твой 
Ашик-Кериб. — Веди меня к нему, — сказала Магуль-Мегери. И они пошли. 
Увидав его печальное лицо, Магуль-Мегери стала его спрашивать и утешать. 
 — Как мне не грустить, — отвечал Ашик-Кериб, — я тебя люблю, и ты никогда
 не будешь моею. 
 — Проси мою руку у отца моего, — говорила она, — и отец мой сыграет
 нашу свадьбу на свои деньги и наградит меня столько, что нам вдвоем достанет.
- Хорошо, — отвечал он, — положим, Аяк-Ага ничего не пожалеет для своей
 дочери; но кто знает, что после ты не будешь меня упрекать в том, что я ничего 
не имел и тебе всем обязан. Нет, милая Магуль-Мегери, я положил зарок
 на свою душу: обещаюсь семь лет странствовать по свету и нажить себе 
богатство либо погибнуть в дальних пустынях; если ты согласна на это, 
то по истечении срока будешь моею. 
Она согласилась, но прибавила, что если в назначенный день он не 
вернется, то она сделается женою Куршуд-бека, который давно уж за нее сватается.
Пришел Ашик-Кериб к своей матери; взял на дорогу ее благословение,
 поцеловал маленькую сестру, повесил через плечо сумку, оперся на 
посох странничий и вышел из города Тифлиза. И вот догоняет его всадник, —
 он смотрит: это Куршуд-бек. 
 — Добрый путь! — кричал ему бек. — Куда бы ты ни шел, странник, я твой товарищ. 
 Не рад был Ашик своему товарищу, но нечего делать. Долго они шли вместе, 
наконец завидели перед собою реку. Ни моста, ни броду. 
— Плыви вперед, — сказал Куршуд-бек — я за тобою последую. 
Ашик сбросил верхнее платье и поплыл. Переправившись, глядь назад—о горе! 
О всемогущий Аллах! — Куршуд-бек, взяв его одежды, ускакал обратно 
в Тифлиз, только пыль вилась за ним змеею по гладкому полю. 
 Прискакав в Тифлиз, несет бек платье Ашик-Кериба к его старой матери. 
— Твой сын утонул в глубокой реке, — говорит он, — вот его одежда. 
 В невыразимой тоске упала мать на одежды любимого сына и стала обливать
 их жаркими слезами; потом взяла их и понесла к нареченной невестке
 своей, Магуль-Мегери. 
— Мой сын утонул, — сказала она ей. — Куршуд-бек привез его одежды; 
ты свободна. 
 Магуль-Мегери улыбнулась и отвечала: 
— Не верь, это все выдумки Куршуд-бека; прежде истечения семи лет
 никто не будет моим мужем. Она взяла со стены свою сааз и спокойно 
начала петь любимую песню бедного Ашик-Кериба. Между тем странник
 пришел бос и наг в одну деревню. Добрые люди одели его и накормили;
 он за это пел им чудные песни. Таким образом переходил он из деревни 
в деревню, из города в город, и слава его разнеслась повсюду. Прибыл он наконец
 в Халаф. По обыкновению, взошел в кофейный дом, спросил сааз и стал петь.
 В это время жил в Халафе паша, большой охотник до песельников. 
Многих к нему приводили, — ни один ему не понравился.
 Его чауши (слуги. – Ред.) измучились, бегая по городу. Вдруг, проходя мимо
 кофейного дома, слышат удивительный голос. Они туда. 
 — Иди с нами к великому паше, — закричали они, — или ты отвечаешь нам головою!
 — Я человек вольный, странник из города Тифлиза, — говорит Ашик-Кериб, —
 хочу пойду, хочу нет; пою, когда придется, — и ваш паша мне не начальник.
 Однако, несмотря на то, его схватили и привели к паше. 
— Пой, — сказал паша. 
 И он запел. И в этой песне он славил свою дорогую Магуль-Мегери;
 и эта песня так понравилась гордому паше, что он оставил у себя бедного
 Ашик-Кериба. Посыпалось к нему серебро и золото, заблистали на нем богатые
 одежды. Счастливо и весело стал жить Ашик-Кериб и сделался очень богат.
 Забыл он свою Магуль-Мегери или нет, не знаю, только срок истекал.
 Последний год скоро должен был кончиться, а он и не готовился к отъезду.
 Прекрасная Магуль-Мегери стала отчаиваться. 
В это время отправлялся один купец с караваном из Тифлиза с сорока верблюдами
 и восьмьюдесятью невольниками. Призывает она купца к себе и дает ему золотое 
блюдо. 
— Возьми ты это блюдо, — говорит она, — и в какой бы ты город ни 
приехал, выставь это блюдо в своей лавке и объяви везде, что тот, кто
 признается моему блюду хозяином и докажет это, получит его и вдобавок 
вес его золотом. 
 Отправился купец, везде исполнял поручение Магуль-Мегери,
 но никто не признался хозяином золотому блюду. Уж он продал почти все 
свои товары и приехал с остальными в Халаф. Объявил он везде поручение 
Магуль-Ме