Терек воет, дик и злобен, 
Меж утесистых громад, 
Буре плач его подобен, 
Слезы брызгами летят. 
Но, по степи разбегясь, 
Он лукавый принял вид 
И, приветливо ласкаясь, 
Морю Каспию шумит: 

Давно тому назад в городе Тифлизе (Тифлис, старинное название Тбилиси. – Ред.)
 жил один богатый турок. Много аллах дал ему золота, но дороже золота была ему
 единственная дочь Магуль-Мегери. Хороши звезды на небеси, но за звездами живут 
ангелы, и они еще лучше, так и Магуль-Мегери была лучше всех девушек Тифлиза.
Был также в Тифлизе бедный Ашик-Кериб. Пророк не дал ему ничего, кроме высокого
 сердца и дара песен; играя на саазе (балалайка турецкая) и прославляя древних 
витязей Туркестана, ходил он по свадьбам увеселять богатых и счастливых.

Барбос был невелик ростом, но приземист и широкогруд. Благодаря длинной,
чуть-чуть вьющейся шерсти в нем замечалось отдаленное сходство с белым
пуделем, но только с пуделем, к которому никогда не прикасались ни мыло, ни
гребень, ни ножницы. Летом он постоянно с головы до конца хвоста бывал
унизан колючими "репяхами", осенью же клоки шерсти на его ногах, животе,
извалявшись в грязи и потом высохнув, превращались в сотни коричневых,
болтающихся сталактитов. Уши Барбоса вечно носили на себе следы "боевых
схваток", а в особенно горячие периоды собачьего флирта прямо-таки
превращались в причудливые фестоны. Таких собак, как он, искони и всюду
зовут Барбосами. Изредка только, да и то в виде исключения, их называют
Дружками. Эти собаки, если не ошибаюсь, происходят от простых дворняжек и
овчарок. Они отличаются верностью, независимым характером и тонким слухом.

Красным полымем
Заря вспыхнула;
По лицу земли
Туман стелется;

Разгорелся день
Огнем солнечным,
Подобрал туман
Выше темя гор;

О Киев-град, где с верою святою
Зажглася жизнь в краю у нас родном,
Где светлый крест с Печорскою главою
Горит звездой на небе голубом,
Где стелются зеленой пеленою
Поля твои в раздолье золотом
И Днепр-река, под древними стенами,
Кипит, шумит пенистыми волнами!

Вечерний звон, вечерний звон!
 Как много дум наводит он
 О юных днях в краю родном,
 Где я любил, где отчий дом,
 И как я, с ним навек простясь,
 Там слушал звон в последний раз!

Наступило бабье лето —
Дни прощального тепла.
Поздним солнцем отогрета,
В щелке муха ожила.

В этом году мне исполнилось, ребята, сорок лет. Значит, выходит, что я сорок раз
 видел новогоднюю ёлку. Это много!
Ну, первые три года жизни я, наверно, не понимал, что такое ёлка. Наверно, мама
 выносила меня на ручках. И, наверно, я своими чёрными глазёнками без интереса 
смотрел на разукрашенное дерево.

Жил-был царь Берендей до колен борода. Уж три года
 Был он женат и жил в согласье с женою; но все им
 Бог детей не давал, и было царю то прискорбно.
 Нужда случилась царю осмотреть свое государство;

Когда я был маленький, меня отвезли жить к бабушке. У бабушки над
столом была полка. А на полке пароходик. Я такого никогда не видал. Он был
совсем настоящий, только маленький. У него была труба: желтая и на ней два
черных пояса. И две мачты. А от мачт шли к бортам веревочные лесенки. На
корме стояла будочка, как домик. Полированная, с окошечками и дверкой. А уж
совсем на корме - медное рулевое колесо. Снизу под кормой - руль. И блестел
перед рулем винт, как медная розочка. На носу два якоря. Ах, какие
замечательные! Если б хоть один у меня такой был!